В 1830 г. Лермонтов, ученик Московского университетского Благородного пансиона, написал стихотворение «Булевар», которое сам же окрестил сатирой.
С минуту лишь с бульвара прибежав,
Я взял перо – и, право, очень рад,
Что плод над ним моих привычных прав
Узнает вновь бульварный маскерад <...>
Ругай людей, но лишь ругай остро;
Не то... ко всем чертям твое перо!..
В этом стихотворении среди прочих завсегдатаев московского бульвара автор выделяет Мосолова, фамилия которого, в отличие от других обличаемых, называется полностью и которому посвящены две завершающие «остро-ругательные» строфы:
О женихи! о бедный Мосолов;
Как не вздохнуть, когда тебя найду,
Педантика, из рода петушков,
Средь юных дев как будто бы в чаду.
Хотя и держишься размеру слов,
Но ты согласен, на свою беду,
Что лучше все не думав говорить,
Чем глупо думать и глупей судить.
Он чванится, что точно русский он,
Но если бы таков был весь народ,
То я бы из Руси пустился вон.
И то сказать, чудесный патриот:
Лишь своему языку обучен,
Он этим край родной не выдает,
А то б узнали всей земли концы,
Что есть у нас подобные глупцы.
Эту характеристику Лермонтов дал Федору Ивановичу Мосолову (ок. 1771 – 1844), генералу, в то время шестидесятилетнему холостяку, жившему на Тверском бульваре. В 1828 – 1832 гг. он был председателем Комиссии военного суда при Московском ордонангаузе. Рискнем предположить, что Федор Иванович принадлежал к кругу знакомых Е.А. Арсеньевой и бывал в ее московском доме, где, возможно, его разговоры слышал Лермонтов. Возможно, этот Мосолов напоминал юному поэту его чембарских знакомцев Мосоловых, к которым, по свойственным им качествам, Лермонтов не мог питать дружеских чувств. Но с ними поддерживала знакомство его бабушка. Возможно, Ф.И. Мосолов был родственником чембарских однофамильцев.
1
В лермонтовское время семейство Мосоловых было одним из самых многочисленных в Чембарском уезде, его представители прославились как жестокие крепостники и самодуры.
Мосоловы вели свою родословную от татарского мурзы Ахмета, который вместе с братом, мурзой Мордулатом, выехал из Золотой Орды. Ахмет при крещении был назван Мартемьяном. От него пошли Мосоловы, а от Мордулата Торбеевы. Потомки Мартемьяна Мосоловы служили российскому престолу разные дворянские службы и жалованы были от государей в 1556 и других годах поместьями. В конце XVIII – начале XIX в. род чембарских Мосоловых разделился на три ветви, главами которых стали Михаил Иванович и его троюродные братья Александр Михеевич и Федор Григорьевич Мосоловы. Михаил Иванович и его братья Алексей и Иван Ивановичи владели наследственными землями в многопомещичьем селе Свищевка Чембарского уезда. Алексей Иванович умер до 1791 г., его сын Никанор, сержант Преображенского полка, умер до 1815 г., не оставив потомства. Бездетным в родословном древе показан и Иван Иванович, который в 1790-х гг. служил в Чембаре «опекуном». Эти трое последних никаких следов в тарханской хронике не оставили. Михаил же Иванович был хорошим знакомцем Е.А. Арсеньевой и в Тарханах бывал. В 1812 г. Елизавета Алексеевна брала у него по заемному письму в долг деньги (1500 рублей) на срок 5 месяцев и 20 дней. Дружество и кумовство связывало М.И. Мосолова с ближайшими соседями Арсеньевой и прихожанами тарханской церкви, помещиками сельца Подсот Москвиными. В 1826 г. Михаил Иванович стал восприемником младенца Павла Яковлевича Москвина, которого крестили в Тарханах в усадебной церкви Марии Египетской. Возможно, это был не первый его приезд в Тарханы, где он, вероятно, не раз бывал в качестве гостя.
Михаил Иванович (1745 – ок. 1827) в 80-х гг. XVIII в. жил в городе Владимире, вышел в отставку надворным советником и переселился в Чембарский уезд. В 1793 г. он служил предводителем уездной опеки в городе Чембаре. В селе Свищевке ему принадлежало свыше 200 крепостных душ обоего пола; были еще небольшие имения в несколько десятков крепостных душ в Сердобском у. Саратовской губернии, полученные в приданое за женой, урожденной княжной Вадбольской. Жена Михаила Ивановича Надежда Михайловна умерла в 1804 г. У них было четверо детей: Павел, Сергей, Наталья и Елизавета. Оба сына окончили Морской кадетский корпус и служили на Балтийском флоте, но к 1816 г. Сергей уже вышел в отставку капитаном и поселился в Свищевке.
Сохранилось описание имения капитана и кавалера С.М. Мосолова в селе Новотроицком Свищевка тож на 1832 г. В этом имении было тогда 1990 десятин земли, из них пашенной в чересполосном владении 1500 десятин, крестьян мужского пола 322 человека (из них 309 заложены в Московский опекунский совет по 50 рублей за душу). Крестьяне находились на барщине и занимались хлебопашеством. Излишки хлеба продавали «на пристани Моршанской» и «из Чембара по базарам в дачах реки Чембар и Разувейки» – без большой выгоды. Судя по описаниям других имений, точно так же «без выгод» продавали хлеб и другие помещики, у которых не было винокуренных заводов. В имении Мосолова никаких заводов не было. У Сергея Михайловича был деревянный на каменном фундаменте господский дом, крытый железом, длиною 8 сажен 2 аршина и шириною 6 сажен (18,5 на 12 м). На усадьбе располагались каменные флигели, крытые тесом, деревянные амбары, погреба, конный двор, скотный двор; на господском гумне две каменные риги, между ними на каменных столбах сарай для толченья хлеба. Это имение приносило хозяину дохода от 9 до 11 тысяч рублей в год. Но этих доходов владельцу, видимо, было мало, так как имение его было заложено в казну, и в 1838 г. в чембарском суде разбиралось дело о долгах по заемным письмам Сергея Мосолова коллежскому секретарю и кавалеру князю Николаю Кугушеву.
В 1832 г. С.М. Мосолову было 53 года, он был холост, жил в Чембаре и служил чембарским уездным предводителем дворянства, по-видимому, уже второй срок, уволился «за болезнью» в июне 1833 г. Кстати, все чембарские Мосоловы принадлежали к близкому окружению семьи Г.Н. Белынского. В 1829 г. Сергей Михайлович, как предводитель дворянства, и его родственник Петр Александрович Мосолов, уездный судья, в качестве свидетелей подписали документ, удостоверяющий, что «здешнего уездного штаб-лекаря» сын Виссарион действительно родился 30 мая 1811 г., нужный В.Г. Белинскому для поступления в Московский университет.
2
Легендарную славу чембарского «соловья-разбойника» оставил по себе Александр Михеевич Мосолов. «Подвиги» этой ухарской, разнузданной, беспринципной личности остались запечатленными в документах чембарского уездного суда.
А.М. Мосолов был зачислен на службу в 1761 г. еще ребенком. Свой первый офицерский чин – прапорщика – получил в 1770 г., служил во Внутреннем Саратовском гарнизонном батальоне, принимал участие в походах и сражениях, имел раны, вышел в отставку секунд-майором, видимо, в начале 1780-х гг. и поселился с семейством в своем имении в многопомещичьем селе Рождественском Поляны тож недалеко от Чембара. Его присутствие печально сказывалось на жизни его соседей, особенно мелких помещиков и однодворцев, которых он притеснял нещадно: захватывал чужие земли, рубил чужой лес и т. д. От его разбойничьих проделок доставалось и людям совершенно случайным. Показательно, например, дело по жалобе Степана Медвецкого о похищении у него Александром Мосоловым дворового человека Харитона Трифонова. Дело разбиралось в суде в 1786 – 1787 гг.
Секунд-майор Степан Медвецкий, проезжая по тракту, попросился на постой в селе Поляны на квартиру к священнику Михаилу Федорову и, оставив там свой экипаж и четырех дворовых людей, сам на повозке уехал по делам в Чембар, где ему пришлось заночевать. Поздно ночью в квартиру священника ворвались вооруженные дубинами человек десять крестьян во главе с их помещиком Александром Мосоловым. Они избили дворовых людей Медвецкого, у одного из них отняли оставленные барином на хранение письма и 250 рублей денег, крепостного Трифонова забрали с собой. Мосолов сказал, «что де я и весь екипаж возму, да и священнику приказывал, – как рассказывал Медвецкий, – когда я и сам из Чембара возвратюся, чтоб меня с двора не спускал».
Но Мосолову все сходило с рук. И более того, не иначе, как под нажимом неуемного темперамента Александра Михеевича в 1790-х гг. чембарские дворяне избрали его уездным судьей. Вот когда был праздник безнаказанности для похождений Александра Михеевича! А.М. Мосолов был женат на дочери коллежского регистратора Софье Осиповне и имел детей: Петра, Аграфену, Настасью и Надежду. Его сын Петр и внуки Александр и Степан Мосоловы стали достойными преемниками разбойничьей славы их предка.
Петр Александрович Мосолов, судя по делу о его дворянстве, родился в 1779 г. (по документам, найденным В.С. Нечаевой, в 1775). В 1790 г. он был определен на военную службу, из которой вышел в отставку поручиком в 1798 г. Правда, во время войны с Наполеоном он вновь вступил на военную службу, состоял в Пензенском ополчении, в рядах которого участвовал в заграничном походе и отличился в бою под Гамбургом. В 1828 г. Петр Александрович был избран чембарским уездным судьей и стал непосредственным начальником любимого чембарского родственника В.Г. Белинского Петра Петровича Иванова, служившего секретарем в чембарском суде. В какой-то степени судье Мосолову был подчинен и чембарский штаб-лекарь Григорий Никифорович Белынский, которому приходилось быть и судебным медэкспертом. Семьи Г.Н. Белынского и П.А. Мосолова на протяжении многих лет близко общались. Биограф В. Г. Белинского, В. С. Нечаева в книге «В.Г. Белинский. Начало жизненного пути и литературной деятельности. 1811 – 1830» много работавшая в пензенском архиве, на основании документов дала яркую характеристику семьи П.А. Мосолова.
Она писала: «Характер членов семьи П. А. Мосолова, судя по архивным документам, был таков, что заставляет вспомнить упоминания Шугаева о «соловье-разбойнике» и о помещике «живодере». Приведем несколько примеров. 3 августа 1830 г. дворовые П.А. Мосолова «Сами по себе или по приказанию помещика», как говорится в судебном следствии, подкараулили у огородных плетней однодворческих женок, избили и раздели их. Незадолго до этого дворовые люди того же Мосолова подожгли у однодворцев гумна. Причиной было стремление помещиков выжить из села Полян однодворцев и оттягать у них землю, на что и жаловались однодворцы в Чембарский суд. Избитых женок свидетельствовал Г.Н. Белынский и установил «просечение общих покровов у лопаток ременным кнутом или палкой» и т. д. Однако дворовые люди Мосолова отреклись от обвинения, и дело осталось недоказанным, что вполне понятно, так как сам Мосолов был чембарским судьей».
Петр Александрович был женат на Капитолине Степановне, урожденной княжне Мансыревой. В.С. Нечаева писала о ней и ее сыновьях: «Все это трио – мать и два сына – рисуются по судебным делам как отвратительные, жадные и хищные крепостники».
Ряд судебных дел показывает дикие нравы Мосоловых. В перечне преступлений штабс-капитана Александра Мосолова – «насильственные прелюбодеяния» с крестьянками помещика Мансырева, обольщение послушницы Пензенского девичьего монастыря, «буйства» и избиения в доме уездного стряпчего Воскресенского, «порез в трактире мальчика», оскорбление матери, за которое он на год был посажен в Бобруйскую тюрьму, уничтожение отпускной грамоты, которую он дал за большой выкуп крепостной семье Фроловых. В 1859 г. братья Мосоловы выкрали завещание умершего бездетного родственника Вышеславцева, который отдал имение в наследство более дальней родне. Многочисленны жалобы на С.П. Мосолова о притеснении и ограблении крестьян, о том, что он плохо кормит и одевает своих дворовых и жестоко их наказывает.
Жестокостью отличалась и Капитолина Степановна. Например, в 1849 г. крестьянин Ефим Павлов подал прошение на имя пензенского губернатора с иском об освобождении его с семейством из владения К.С. Мосоловой, к которой, как он считал, попал незаконно, но получил отказ. Крестьянин писал, что после его обращения в суд помещица стала его немилосердно притеснять, отняла земельный надел и тем самым лишила его семью средства к пропитанию. В.С. Нечаева, исследуя народные предания, зафиксированные в записках чембарского краеведа П. К. Шугаева, о том, что некая помещица Мосолова была заживо сожжена своими крестьянами в 1850-х гг., предположила, что это была именно Капитолина Степановна. Найденный нами документ уточняет дату (хотя не характер) ее смерти. В 1856 г. крестьянин Клим Ефимов, сын Ефима Павлова, ищущий свободу от крепостного рабства, писал: «Помещица наша поручица Капиталина Степанова по мужу Масалова сего года в Великую Четыредесятницу Волею Божиею померла, а потому я и отец мой не имеем у себя никакого владельца и находимся в неизвестности».
Единственной «светлой личностью» в этой семье была дочь Мосоловых Анна Петровна. В.С. Нечаева правильно предположила, что, судя по резкому контрасту между Анной Петровной и ее родителями и братьями, ее воспитание протекало вне родной семьи, и она, подобно героине драмы В.Г. Белинского «Дмитрий Калинин» Софье Лесинской, появилась в Полянах и Чембаре уже взрослой. Действительно, в январе 1819 г. П.А. Мосолов просил пензенское дворянское депутатское собрание выдать его детям, одиннадцатилетнему Александру и восьмилетней Анне, каждому порознь, свидетельство о дворянстве для поступления сына «в какую-либо государственную службу или в корпус, а дочери в Екатерининское училище». Видимо, в Екатерининском училище Анна Мосолова и воспитывалась. В мае 1832 г. такое же свидетельство о дворянстве для своего девятнадцатилетнего сына Степана «для поступления в государственную службу» просила Капитолина Степановна Мосолова, бывшая уже вдовой.
Когда в январе 1831 г. П.А. Мосолов не был переизбран на должность судьи, сразу же открылся ряд его злоупотреблений и неблаговидных дел. Против него было заведено уголовное дело. Мосолов был вызван в Уголовную палату в Пензу, но не поехал, прикинувшись больным. На освидетельствование его болезни был послан лекарь Г.Н. Белынский, который дал показания «не в пользу Мосолова». «Когда же П.А. Мосолов действительно серьезно заболел, – писала В.С. Нечаева, – и присланные от его семьи «со слезами, на коленках» стали упрашивать Г.Н. Белынского навестить больного, тот категорически отказался поехать в Поляны. Характерно, что он твердил одно: «А, они узнали, что я им свидетельство дал не в их пользу, они меня хотят заманить к себе и убить или прибить». Через пять дней П.А. Мосолов скончался».
В.С. Нечаева считала, что члены семьи П.А. Мосолова стали прототипами персонажей юношеской драмы В.Г. Белинского «Дмитрий Калинин».
3
Из всех чембарских Мосоловых наиболее близким знакомым к Е.А. Арсеньевой был Федор Григорьевич Мосолов. Знакомство это ей досталось «по наследству» от отца. Алексей Емельянович Столыпин знал Ф.Г. Мосолова, когда тот служил заседателем в Пензе, а потом, во времена губернаторства М.М. Сперанского, оказывал протекцию его семье. В этом отношении замечательно письмо М.М. Сперанского к Аркадию Алексеевичу Столыпину из Пензы в Петербург от 19 декабря 1816 г., где он упоминает Мосоловых: «К вам явится молодой человек Масалов, сын одного Федора Григорьевича, старика, любимого вашим батюшкою. Я не мог ему отказать в письме к Д.П. Трощинскому; но весьма бы был рад, если бы отсоветовали вы ему подавать его, а еще лучше, если бы сами взялись подать и уничтожили: ибо сие, по крайней мере, бесполезно».
Документальным свидетельством непосредственного общения семьи Арсеньевых с Ф.Г. Мосоловым служат заемные письма, по которым на протяжении многих лет дед и бабушка М.Ю. Лермонтова занимали у Мосолова деньги под проценты. По документам чембарского уездного суда насчитано 27 займов, которые сделали М.В. и Е.А. Арсеньевы в период с 1806 по 1819 гг., из них шесть раз им одалживал деньги Ф.Г. Мосолов.
Первый заем у него был сделан в 1806 г. на тысячу рублей. В 1807 г. Михаил Васильевич вновь занял у Ф. Г. Мосолова 1400 рублей, а в 1808 г. – 1440 рублей. Уже после смерти мужа Елизавета Алексеевна брала у него в долг: 12 июня 1812 г. – 3150 рублей, 12 июля 1813 г. – 1000 рублей и 4 июля 1819 г.– 5000 рублей. Т. к. других свидетельств, кроме денежных, об их отношениях не сохранилось, о характере знакомства Арсеньевых и Мосоловых нам судить трудно.
Ф.Г. Мосолов родился около 1750 г., служил вахмистром в Ямбургском карабинерном полку, принимал участие в русско-турецкой войне, воевал в Польше, в 1777 г. был пожалован полковым адъютантом. В июне 1786 г. «за ломотною болезнею лекарским аттестатом засвидетельствованною от воинской службы отставлен на его пропитание по удостоинству с награждением ротмистрского чина».
В 1791 г. Федор Григорьевич, во время службы в Пензенском верхнем земском суде заседателем, получил чин коллежского асессора. Имея наследственных «мужеска полу десять душ» в сельце Мосолове, да семь душ в селе Поляны Чембарской округи, он употребил все свои возможности и способности, чтобы приумножить свое состояние. В 1790-х гг. Ф.Г. Мосолов стал настойчиво скупать землю и крестьян в близлежащем к его вотчинным владениям селе Рождественское Тархово тож. Из купчих крепостей выясняется, что село Тархово было основано «нижеломовцем» Иваном Алексеевичем Тарховым на землях по обе стороны речек Большого и Малого Чембара, которые он получил за службу в 1702 г. Уже 1 января 1715 г. И. А. Тархов продал эту свою «поместную землю» «з дворовыми усадьбами и с огородными и гуменными местами, с лесы и с сенными покосы и со всеми угодьи» за 35 рублей стольнику князю Потапу Давыдову. В 1724 г. один из сыновей И.А. Тархова, Тимофей Иванович, продал свою часть наследства дворянину Ивану Фролову сыну Скарятину. И в начале XIX в. среди восемнадцати землевладельцев села Тархова числилось только два представителя фамилии основателя: прапорщица Елена Ларионовна, владевшая здесь четырьмя дворовыми ревизскими душами, и «морского флота капитан-лейтенант» Семен Петрович, которому принадлежала только одна дворовая душа.
Самым крупным тарховским помещиком, судя по данным ревизий 1811 и 1816 гг., был Ф.Г. Мосолов, на землях которого, купленных в 1790-х гг. у секунд-майора П.А. Татищева, братьев Семена и Ермолая Вышеславцевых, «лекарши» Н.П. Михайловской, поручика Д.М. Дубасова, дворянок М.И. Голохвастовой и М.И. Метальниковой, вдовы полковницы Е.А. Шевандиной, проживала почти половина крепостного населения села – около 400 душ обоего пола.
Правда, его обоснование в Тархове вызвало недовольство соседей. По их жалобам, земли, на которые претендовал Мосолов, находились либо не в Тархове, а в других местах, либо уже состояли в других частных владениях, проданные по более ранним купчим, либо перешедшие в наследство от указанных Мосоловым продавцов. Один из тарховских помещиков, надворный советник Яков Петрович Рославлев, служивший в то время чембарским городничим, в 1795 г. в своем прошении в чембарский земский суд, подвергая сомнению законность земельных приобретений Мосолова, писал, чтобы суд, прежде чем «отказать» (т. е. законодательно закрепить за просящим) эти земли «по разным купчим, состоящие якобы при селе Тархове», потребовал бы от него «ясных доказательств <...> по всем тем купчим». Напуганные претензиями Мосолова, взволновались и другие тарховские помещики, бригадир П.Г. Языков и генеральша Н.П. Юшкова, на фактические владения которых он претендовал.
Война Федора Григорьевича с соседями шла долго. Особенно яростным его противником оказался Я.П. Рославлев и не мудрено. В 1802 г. служитель Я.П. Рославлева Александр Мака- ров, например, обвинял Мосолова в «загорожении <...> в гумно» земли его господина и «в построении им же господином Масаловым между загонов крестьян господина моего и протчих того села владельцев ветряной мельницы и каменнаго овина».
В августе 1807 г. однодворец из села Тархова Степан Реткин жаловался, что крестьяне надворного советника Федора Мосолова разломали у него плетень. Тем не менее, сам Федор Григорьевич предъявлял большие претензии к чембарскому суду, обвиняя его в несправедливом к себе отношении: в «притеснении, обиде и проволочке».
Не мытьем, так катаньем Федор Григорьевич все-таки обосновался в Тархове. Его личность невольно ассоциируется с Иудушкой Головлевым, о котором его создатель М.Е. Салтыков-Щедрин писал: «Не купи двора, а купи соседа», говорит пословица, а у всех на знати, каков сосед головлевский барин. <...> И так как злость (даже не злость, а скорее нравственное окостенение), прикрытая лицемерием, всегда наводит какой-то суеверный страх, то новые «соседи» (Иудушка очень приветливо называл их «соседушками») боязливо кланялись в пояс, проходя мимо кровопивца». Подобно Иудушке-кровопивцу Федор Григорьевич любил «соседушек» «по судам таскать», и, если встречал отпор в уезде, то посылал свои кляузы и жалобы выше, в губернский город.
Вот одна из его жалоб на чембарский суд, в котором речь идет о соседе и хорошем знакомце Е.А. Арсеньевой (у которого она и ее муж тоже занимали деньги), помещике села Калдусы И.А. Тархове.
Прошлого 1800 года чембарская округа быв присоединена Тамбовской губернии к городу Кирсанову, где я, преходя мое служение в звании уездного предводителя дворянства, и когда в том же году в декабре месяце собрано было благородное дворянство для возобновления выборов, тогда г-н титулярный советник, что ныне коллежский асессор, Иван Афанасьев сын Тархов представил мне расписанной и красками размалеванной со обыкновенною дворянскою короною гербовник, в коем, сколько могу теперь вспомнить, в щиту из облака выходящая рука имела жезл, просил меня, чтоб я удостоверил сей гербовник с его фамилии моим подписанием; но я, не слыхав никогда о сем гербовнике, ниже видав у г-на Тархова, с коим нередко переписовался, по крайней мере, печать похожею на тот гербовник, а получал от него писма всегда с вензловою печатью; подписанием моим гербовника отрекся. За что, вознегодовав на меня, г-н Тархов, сокрыв однако ж неудовольствие свое под личиною знакомства, которое и продолжал до самого того время, как по последней балатировке избран он в Ченбар уездным судьею; тогда, прервав знакомство, обнаружил по делам моим, в суде находящимся, всякого рода мщение и проволочки, а даже по делам бедных малолетных сирот, в попечительстве моем находящихся, княжны Тенишевой и девицы Щетининой; ибо когда первой по решению Пензенской гражданской палаты и по утверждению прав Сенатом, между протчими доходило наследственное имение, всеми средствами г-н Тархов, входя голосами, делал проволочку. Щетинина ж, быв равная владелица во всех частях наследственного имения с дядею своим родным г-ном коллежским асессором Никанором Николаевым сыном Щетининым, которой во общественной даче без согласия протчих владельцов во обиду своей племяннице выстроил на реке Маче мукомольную мельницу, затопив луга у племянника господина Исаева, и когда по обыску и свидетельству земского суда найдена истина, и мельница уничтожена, то чембарским уездным судом по <1 слово нрзб.> г-на Тархова противу всех узаконениев возобновлена, чем без суда и лишили дворянина собственности. По моим же делам истощает г-н Тархов все свое искусство мести и проволочки. Сколько я понес несправедливостей по делу о смертном убийстве дворового моего человека Евграфа Степанова, о том в поданных от меня жалобах видно в Пензенской палате гражданского суда; даже самые мелочи г-н Тархов стараетца мне во зло употреблять, ибо не уважая моей личной прозьбы, чтоб похищенные мои вещи тем беглым и убитым человеком земским судом в чембарской уездной суд доставленные, по крайней мере стоющие рублей на 60, были возвращены. Но их и поднесь, не возвращая, гноят, чему скоро будет два года. По делу с чембарскими обывателями в затоплении их мукомольною мельницею моей дачи и усадьбы какими-то справками г-н Тархов протянул дело до зимы, когда уже потеряны до весны все средства зделать затоплению свидетельство; для чего всеподданнейше прошу <...> И просит по всем его делам судью Тархова от «присутствования» удалить. Документ датирован 24 декабря 1806 г.
Так и виден лицемерный и склочный старикашка, которому из-за каждого угла мерещится мщение и подвох, но который и своего не отдаст, да и чужое еще бессовестно прихватит. Не случайно соседи Мосолова были уверены, что его заботы «о малолетных сиротах» объяснялись не защитою их прав, а исключительно собственными корыстными интересами, о чем писал И.А. Тархов. Вероятно, как и окружению головлевского барина, соседям чембарского Иудушки рядом с семейством Федора Григорьевича жить было «страшно».
В свою очередь 4 июня 1807 г. судья И.А. Тархов написал «Объявление», в котором объяснял:
Хотя он, г-н Мосолов, и изъявляет свое неудовольствие, показывая на меня, именованного, якобы я притесняю его из мщения за не подписание им герба рода моего, но несправедливо, ибо я не токмо не имею в себе мщения и негодования, но и не мыслил иметь оного. Да и негодовать и скрывать негодования моего под личиною знакомства (которого я с ним, г-ном Мосоловым, короткого никогда и не имел) никакой понудительной причины не имел, ибо упоминаемые им мои доказательствы мои, касательные до герба рода моего, предоставлены были герольдии и признаны оною достаточными и высочайшею конфирмациею утверждены. И как по выбору чембарского благородного дворянства был удостоен в уездные судьи, не прерывал с ним знакомства, какое имел, и не малейшего не оказывал мщения, которого и оказывать не за что <...> Равно и по делу убитого его, г-на Мосолова, человека Евграфа Степанова <...> платье ж убитого его человека, находящагося в уездном суде, нимало не по моему старанию употребить ему во зло оставлено в суде, а по определению уездного суда до обривизования дела палатою уголовного суда <...> Касательно ж до взнесенных им, г-ном Мосоловым, княжны Тенишевой и девицы Щетининой, якобы в притеснении Тенишевой по делу о наследственном ея имении, я, входя голосами моими, якобы к проволочкам оной, показано им, г-ном Мосоловым, несправедливо ж, ибо, хотя особым журналом, учиненным мною, и заключено было о действительной принадлежности ей, Тенишевой, части имения учинить с делом справку, но не к удалению от имения ея, Тенишевой, а единственно к лутчей и ясной к тому видимости и соблюдению по производству дел канцелярского порядка, и принадлежность ей того имения действительно [1 слово нрзб.] заседателем постановлена и подписом в журнал утверждена.
Равным образом, и по делу малолетной Щетининой, по которому дядя ее г-н коллежской ассесор Никанор Николаев сын Щетинин прозбой своею объяснил, что г-н Мосолов простирает свое владение в их дачу не в защиту малолетной, а в лишение как дачи, так и мелницы, общественной с нею, малолетной племянницею его, и другими братьями его владеемых [и т. д.]
Похоже, что время, когда Федор Григорьевич служил в Пензе судебным заседателем, не прошло для него даром, и Мосолов был большим докой в судебных процессах. Взяв себе личину «безсильного», он не боялся судиться и медленно, но неуклонно наступал на своих противников, понуждая их уступать, присваивая себе желаемое. Так, в 1804 г. Ф.Г. Мосолов купил у корнета М. Вышеславцева 25 четвертей земли по речкам Большому и Малому Чембару в селе Ключах. Как видно из дела, Вышеславцев в селе не жил, и где точно находилась его земля, видимо, установить было трудно. Чембарский земский суд выделил Мосолову землю из той, которую как будто никто не оспаривал. Однако вскоре права на эту же землю предъявили помещики села Ключи братья Николай и Евгений Норовы, которые жаловались, что этот отказ (выдел) был учинен родственником жены Ф.Г. Мосолова заседателем Сазоновым. Мало того, как писал Е.Е. Норов, «поныне тот [Мосолов] незнаемо почему отводит на ту же [выделенную ему] землю еще из блюденого их, Норовых, леса, и тем лишают без суда [их, Норовых] собственности». То есть, пользуясь покровительством Сазонова, Мосолов начал рубить принадлежавший Норовым лес.
Любопытно, что братья Норовы также принадлежали к ближайшему чембарскому окружению супругов Арсеньевых. В 1803 г., когда в селе Дмитриевском Ключи тож сгорела деревянная церковь во имя великомученика Дмитрия Солунского, все ее прихожане вплоть до 1814 г. были приписаны к церкви села Тарханы. Вероятно, в это время Норовы и Арсеньевы часто общались. Известен документ от 18 июля 1807 г., по которому М.В. Арсеньев подарил капитану Николаю Норову свое благоприобретенное имение, 50 четвертей земли, состоящее «в селе Дмитриевском и пустоши Булатовой в урочище Ключи». Необычный характер сделки наводит на мысль, что таким образом Михаил Васильевич заплатил Н.Е. Норову свой карточный долг. А судебная тяжба между Норовыми и Мосоловым длилась четыре года и, возможно, продлилась бы еще больше, если бы... не привела к свадьбе: Евгений Евгеньевич Норов в конце концов посчитал для себя за благо жениться на дочери Ф.Г. Мосолова Прасковье.
В 1817 г. Федор Григорьевич исполнял выборную должность чембарского уездного предводителя дворянства. Сохранилось его письмо от 4 сентября 1817 г. пензенскому губернатору М.М. Сперанскому о проезде через Чембар путешествующего по России великого князя Михаила Павловича. Любопытно, что в этом официальном письме Мосолов, исполненный самыми подобострастными чувствами к высокому путешественнику, рассказывает о великом князе, везде, где можно, подчеркивая роль собственной персоны. Так как это письмо интересно и для истории города Чембара, помещаем его здесь, скопировав с первой публикации в журнале «Русский архив» за 1894 г.:
Ваше превосходительство, милостивый государь! Слава Богу, слава мудрым распоряжениям вашего превосходительства: мы встретили и препроводили его императорское высочество, настоящего месяца 2 числа, благополучно. Въезд в Чембар последовал пополудни в 3 часа, в открытой коляске и тихо. Он ознаменовался всеобщею радостию народа, который до самого дома громкими криками повторял ура! Я встретил у самого крыльца и поздравил его высочество с благополучным приездом, а купечество поднесло хлеб с солью. По докладу исправника, в селе Поиме также поднесен хлеб-соль, с громогласным ура. Я ввел дворянство в зал и ожидал дальнейшего повеления. Кроткий, снисходительный, великий посетитель изволил вытти к нам. Я ему представлял по именам многих дворян; со многими сам изволил разговаривать столь милостиво, столь снисходительно, что мы остались обвороженными его высочеством. Сия ангельская кротость возвысила дух мой, и я дерзнул представить его высочеству нижегородского мещанина Свешникова, по коммерции в Чембаре живущего, у коего жена до приезда великого князя, за 5 часов, родила сына Михаила. Снисходительный государь согласился быть восприемником и пожаловал крестнику золотые часы. Отец новорожденного, принимая сей драгоценный подарок, уронил слезу радости; а мне изволил приказать быть его именем при священном обряде, что я вчерашнего числа с женою господина городничего Половинкина и исполнил. Я удостоился быть за обеденным столом великого путешественника, где мне было сделано множество вопросов, а паче всего о сельском домоводстве. В особенности заметил его высочество в гумнах поселян множество хлеба; я осмелился доложить ему, что столько же почти оного не свезено с полей, и работы наши продолжатся до половины сего месяца. Государь заметил на дворе жен, дочерей и внучат наших, и позволил войтить им в зал. Мы, будучи пресыщены лицезрением его высочества, уступили им место, дабы и они ощасливились взглянуть на него с толиким же восторгом радости, как и мы. Они увидели ангела, который удостоил их кротким взглядом и божественною улыбкою. И в 5 часов изволил отправиться от нас в вожделенном здравии в дальнейший путь, сказав мне: «Прощайте». Сие слово запечатлелось в душе моей до гроба моего. От Чембара до пределов тамбовских, 39 верст, великий князь благополучно совершил сей путь в 2,5 часа. Теперь позвольте мне, ваше превосходительство, отдать справедливость неутомимым трудам летучего (так) исправника князя Кугушева и расторопного городничего Половинкина; а наипаче первого, коего обязанность простиралась слишком 80 верст. Чрез все сие расстояние с великим рвением отправлял он свою должность и возвратился ко мне изнуренным до приметного изменения, хромой, ибо он падал два раза с почтовой телеги и ошиб себе ногу; но и это не остановило его проводить его высочество до станции Гавриловской, которая уже в пределах тамбовских, расстоянием от рубежей пензенских в 12 верстах. Совестно мне говорить о станционных дворянах, между коими находился сын мой; но я обязан изложить пред вами, милостивый государь, труды и рвение трех прочих, имена коих вашему превосходительству известны. Они должность свою, колико трудную, толико и важную, отправляли неутомимо, день и ночь, всякой раз сами быв причастными при обучении лошадей. Одним словом, все сии чиновники, коих я рекомендовать осмеливаюсь, более моего трудились, ибо я с моею должностию расквитался безделицею: жестоким кашлем, но это жертва маловажная для старца, гроба касающегося; она не стоит и внимания: старики, и за печью сидя, кашляют. С глубочайшим почитанием и неподражаемою преданностию имею честь быть, милостивый государь, вашего превосходительства всепокорнейшим слугою Федор Мосолов.
Автор этого письма уже не склочный старикашка, а персонаж, достойный пера классика. Как писал М.Е. Салтыков-Щедрин об Иудушке Головлеве: «Порфирий Владимирыч почувствовал, что праздник на его улице наступил, и разошелся соловьем. Но, как истинный кровопивец, он не приступил к делу прямо, а начал с околичностей». И эти околичности-то и были в письме самым главным, они как бы говорили: кесарю кесарево, но и «жертва старца» не так уж и мала и должна быть замечена.
Под стать мужу-«кровопивцу» была и жена Федора Григорьевича Ирина Яковлевна, урожденная Именинникова.