В июле 2011 года в музей-заповедник «Тарханы» от тамбовского коллекционера С.Н. Денисова поступило несколько интересных предметов. При этом, как это часто случается в процессе поиска и сбора музейных предметов, удивительным образом переплелись события, происходившие в разные годы и, казалось бы, не имеющие никакого отношения друг к другу. Между тем, события эти связаны с именем одного из самых известных почитателей творчества М.Ю. Лермонтова И.Л. Андроникова и тамбовского коллекционера Н.А. Никифорова.
Впервые Ираклий Луарсабович Андроников побывал в Тарханах в 1948 году. Произошло это при следующих обстоятельствах. Большая группа московских писателей, ученых и артистов ехала из Пензы в г. Белинский (бывший уездный город Чембар в 20-ти верстах от Тархан, где жил В.Г.Белинский – В.У.) для участия в мероприятиях, посвященных 100-летней годовщине со дня смерти критика. Находившийся в составе делегации И.Л. Андроников попросил остановить ему в Лермонтово, чтобы посетить музей любимого поэта (дорога на Чембар, как раз в те дни переименованный в г. Белинский, проходит мимо села Лермонтово, бывшие Тарханы – В.У.), так как чувствовал: «…не может мимо проехать, не имеет на это права». Осмотр музея в составе многочисленной делегации, среди многолюдных толп посетителей музея никак не мог удовлетворить И.А. Андроникова, и он стал «хлопотать», чтобы руководитель группы А.А. Фадеев разрешил ему остаться до следующего утра, а назавтра со всеми вместе вернуться в Пензу. «Александр Александрович Фадеев подумал… и разрешил».
Весь день Ираклий Луарсабович бродил по бывшей барской усадьбе, в которой прошли детство и отрочество будущего поэта, осматривал экспозиции, тарханские церкви, склеп и могилу М.Ю. Лермонтова. Позднее в «Рассказах литературоведа» И.Л. Андроников описал свое пребывание в Тарханах: «Этот скромный домик, эти тенистые аллеи, эти тихие пруды и бесконечный простор говорят сердцу и воображению нисколько не меньше, чем многие тома о жизни и творчестве Лермонтова. Встречи с колхозниками села Лермонтово, с сотрудниками музея, благоговейное их отношение к памяти Лермонтова, эти безмолвные процессии у входа в прохладном склепе глубоко взволновали меня».
С особенным чувством лермонтовед рассказывал о смотрителе тарханской часовни Андрее Ивановиче Исаеве: «Сторожит часовню и водит по ней экскурсии сторож-колхозник, лет примерно семидесяти. Никогда и нигде еще не доводилось мне видеть и слышать такого экскурсовода! Он рассказывает о Лермонтове так живо, так подробно и достоверно, что, кажется, он был командирован в ту эпоху и только недавно вернулся».
Между прочим, А.И. Исаев изложил И.А. Андроникову «свое предложение в Союз писателей»: прислать в день гибели М.Ю. Лермонтова «небольшую делегацию» от писателей, «чтобы один стихи почитал, а другой речь сказал. И возложили бы». Такое предложение А.И. Исаев объяснил тем, что он считает: М.Ю. Лермонтов достоин того, чтобы писательская делегация приехала специально к нему, а не «походя», случайно проезжая мимо. Ираклий Луарсабович не только передал «товарищу Фадееву» просьбу «сторожа при могиле Михал Юрича», но через месяц сам вместе с другими в день памяти поэта приехал в Лермонтово. Об этом свидетельствует сохранившаяся запись в книге отзывов, сделанная И.Л. Андрониковым: «25 июля 1948. Мы приехали к Лермонтову, чтобы возложить на его могилу венки от имени советских писателей и ученых».
Тарханы. 150-летие со дня рождения М.Ю. Лермонтова. Делегация писателей у входа в барский дом.
Второй слева — И.Л. Андроников. 4 октября 1964 г.
Тарханы. 150-летие со дня рождения М.Ю. Лермонтова. Возложение венков на могилу поэта.
Первый справа — И.Л. Андроников. 4 октября 1964 г.
С этого времени имя И.Л. Андроникова неразрывно связано с «Тарханами».
Музей бережно хранит не только найденные им лермонтовские реликвии, но и всё, что связано с самим лермонтоведом. Вот книга отзывов с его вышеприведенной записью. Вот на фотографиях 1964 года И.Л. Андроников запечатлен в Тарханах: выступает на юбилейной лермонтовской научной конференции, стоит у могилы поэта, дает автограф профессору Пензенского педагогического института К.Д. Вишневскому и другие. Хранится в музее книга «Лермонтов. Исследования и находки» с дарственной надписью, подаренная автором в год 150-летия со дня рождения поэта: «Дорогому музею Михаила Юрьевича Лермонтова в Тарханах, который всегда в сердцах и в мечтах. Ираклий Андроников. 4 окт. 1964». А вот сопроводительное письмо Андроникова к бесценному дару в музей – альбому Солнцевых с рисунком и автографом поэта: «Я передаю этот альбом … в дом, в котором Лермонтов провёл первые тринадцать лет своей прекрасной и удивительной жизни. Пусть он лежит здесь…»
Тарханы. 150-летие со дня рождения М.Ю. Лермонтова. И.Л. Андроников дает автограф профессору Пензенского педагогического института К.Д. Вишневскому. 4 октября 1964 г.
150-летие со дня рождения М.Ю. Лермонтова. Участники юбилейной лермонтовской конференции. В центре — И.Л. Андроников, С.А. Андреев-Кривич, В.А. Мануйлов. 4 октября 1964 г.
Известно, что Андроников разыскал и передал в музеи поэта большое количество лермонтовских реликвий. «Литературовед-скороход, путешественник, странник … мчится без оглядки за тысячи километров ради старой бумажки, на которой начертано хоть несколько слов рукою Глинки, Вяземского или безмерно им любимого Лермонтова, — писал Корней Чуковский. — И так огромен, так жарок его интерес к этим лермонтовским неведомым строчкам, что кажется, узнай он, что одна из этих бумажек лежит на дне Атлантического океана, он, ни медля, нырнул бы в океанскую пучину и вынырнул с этой бумажкой в руке».
Сам И.Л. Андроников утверждал: «Даже полтора столетия спустя ещё возможны самые неожиданные находки, связанные с именем и творчеством одного из самых гениальных писателей, когда-либо живших на земле». Жизнь подтверждает справедливость слов лермонтоведа. Новые находки, о которых далее пойдет рассказ, действительно неожиданные и удивительные, связаны с именем И.Л. Андроникова.
Рисунок М.Ю. Лермонтова из альбома Солнцевых, подаренного музею И.Л. Андрониковым
Уже после смерти И.Л. Андроникова в начале мая 1995 года в музей позвонила его вдова Вивиана Абелевна Андроникова. Она сообщила, что у нее, по всей видимости, должна быть вещь, принадлежавшая М.Ю. Лермонтову, но что она не может хорошенько разобраться, и просила приехать помочь ей. Поехать к В.А. Андрониковой директор музея Тамара Михайловна Мельникова поручила мне. Таким образом мне посчастливилось познакомиться с этой удивительной женщиной. В первые же минуты нашего знакомства, буквально «с порога», Вивиана Абелевна рассказала мне о том, что с помощью сотрудников Гослитмузея она разбирает архив мужа. Просматривая переписку, она обнаружила письмо тамбовского краеведа Н.А. Никифорова от февраля 1962 года, следующего содержания: «Дорогой мой Ираклий Луарсабович. Посылаю вам с дочерью одну из «половинок» рукояти оружия (кавказского), принадлежавшего М.Ю. Лермонтову, хранившегося после его гибели у бабушки. В 1919 – 1920 году клинок был выброшен, а рукоятку «поделили» сестры. Мне удалось найти только одну половинку. Распорядитесь по своему усмотрению. Эта вещь по праву принадлежит Вам – как лучшему другу М. Лермонтова. Всегда Ваш Н. Никифоров».
Письмо Н.А. Никифорова от февраля 1962 года И.Л. Андроникову
Письмо это привело В.А. Андроникову в большое смятение, так как она твёрдо знала, что никакую «половинку» рукояти кавказского оружия поэта ни в один лермонтовский музей Ираклий Луарсабович не передавал. Это означало, что она должна быть в доме, но все ее поиски оставались тщетными. Это ставило в тупик и сильно огорчало вдову лермонтоведа. Она сокрушенно повторяла: «Если я этого не найду и не передам в музей Лермонтова, на моей душе останется большой грех». Единственным вариантом после длительных поисков оказался несколько странный на ее взгляд предмет: закрепленная на тяжелой мраморной пластине металлическая «штука», украшенная растительным орнаментом. С нею Вивиана Абелевна стала обращаться ко всем окружающим, но те только пожимали плечами, так как серебряный с черневым узором предмет на мраморной пластине мало чем походил на оружие, больше напоминал декоративное украшение. Вивиана Абелевна достала «эту штуку», и мы вместе стали думать, каким образом она может быть рукоятью. При внимательном осмотре выяснилось, что крепление к пластине – более позднее, не родное. Дальше всё оказалось просто. Если рассматривать предмет отдельно от пластины, всё становится понятно: и продольное отверстие в нижней части (в него вкладывался клинок), и назначение расширения в верхней его части, и то, что если снять с пластины эту половинку и к плоской её части (той, что лежит непосредственно на мраморе) приложить точно такую же вторую, получится полноценная рукоять.
Радости Вивианы Абелевны не было предела. Она поспешила поделиться ею с пришедшим из школы внуком, затем – с возвратившейся с работы дочерью, и все были счастливы тем, что наконец-то мучившая ее проблема благополучно разрешилась. Вивиана Абелевна была уверена в том, что только по чистой случайности реликвия осталась в доме. От имени своего мужа она передала уникальный предмет в дар музею, считая это своим долгом. «Ираклий Луарсабович непременно подарил бы это «Тарханам», – повторяла она. – У нас дома ничего такого не хранится: если Ираклий Луарсабович находил что-то интересное, он сразу же предавал все в музеи. И этот эфес (так Вивиана Абелевна называла рукоять – В.У.) должен быть в музее Лермонтова». Так случилось, что через две недели Вивиана Абелевна Андроникова скончалась. А нам предстояло атрибутировать и описать её дар.
В то время у меня не было ни достаточного опыта работы, ни достаточных знаний для полноценного описания предмета. С уверенностью можно было сказать, что в текстах М.Ю. Лермонтова встречаются описания кавказского оружия:
«Отделкой золотой блистает мой кинжал…»
«В серебряных ножнах блистает мой кинжал, Геурга старого изделье… »
«Оправа сабли и кинжала блестит на солнце, за спиной
Ружье с насечкой золотой…»
Лермонтов не раз обращался к образу кинжала как символу душевной стойкости и твердости:
Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный
…
Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный.
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.
Живя на Кавказе, поэт пользовался предметами восточного происхождения, в том числе оружием. В «Описи имения, оставшегося после убитого на дуэли Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова», составленной 17 июля 1841 года, в числе прочего значатся: «полусабля с серебряным темляком», «пистолет черкесский в серебряной обделке с золотою насечкой в чехле азиатском», «кинжал с ножиком с белою ручкою, при нём поясок с серебряным с подчернию прибором 16 штук и жирничка серебряная же», «шашка в серебряной с подчернию оправе с портупеею, на коей 12 пуговиц серебряных с подчернию».
Часть восточного оружия М.Ю. Лермонтова была передана друзьями и родственниками поэта в первый музей М.Ю. Лермонтова, созданный в 1883 году в Санкт-Петербурге при Николаевском Кавалерийском училище и хранится в настоящее время в фондах Института русской литературы и искусства в Петербурге. Рукоять, подаренная В.А. Андрониковой, казалась такой изящной, что первой мыслью было: это рукоять кинжала, причем, вполне возможно, детского или женского — не того ли, например, о котором поэт написал: «Лилейная рука его мне поднесла»? Но любые версии необходимо доказывать, и я поехала в Государственный Исторический музей, в отдел восточного оружия. Заведующей отделом была в то время Э.Г. Аствацатурян. Она сразу определила, что рукоять принадлежала не кинжалу, а ятагану, и сделала его описание: «Половина рукояти турецкого ятагана. Ятаган восточно-анатолийского типа, конца XVIII – первой половины XIX вв. Половина рукояти железная, с напаянным тонким серебряным листом, украшенным гравировкой и чернью. Орнамент симметричный, стилизованный, растительный. По центру сверху вниз размещен черневой стебель, в середине которого расположен круг с шестиконечной звездой; в середине звезды – восьмилепестковая розетка. Остальная часть заполнена трёхлепестковыми листьями».
Рукоять ятагана, принадлежавшего М.Ю. Лермонтову. Конец XVIII – начало XIX вв.
Э.Г. Аствацатурян показала мне коллекцию восточного оружия ГИМа, и я убедилась, что грозное оружие кавказских воинов конца XVIII – первой половины XIX вв. – сабли, ятаганы, шашки – действительно имели не только красивые, но и очень изящные рукояти. Ятаган – холодное колющее и рубящее оружие, обоюдоострое, составляет середину между саблей и кинжалом, употреблялось в Азии и на Кавказе. Большой знаток этой темы, Э.Г. Аствацатурян много рассказывала о том, какое огромное значение имело оружие на Востоке, и подарила мне свою только что вышедшую книгу «Оружие народов Кавказа». М., 1995 г. (здесь и далее использованы сведения из указанной книги Э. Аствацатурян).
Для воинственных народов, населяющих кавказские и азиатские страны, оно было не только средством вооружения – хотя, конечно, в этом состояло его главное назначение. Производство оружия у горцев было высоко развито издавна. Изготовленное известными мастерами, отделанное серебром и золотом, оно имело само по себе высокую материальную ценность, служило предметом торговли, обмена, входило в плату за невесту, использовалось в важных расчетах. Каждый горец с 20 до 60 лет считался воином и обязан был иметь полное вооружение.
Изготавливалось оружие практически в любом селении, но существовали и специализированные центры: Кубачи. Амузги, Казанище и другие, они славились далеко за пределами Кавказа. С другой стороны, большой популярностью на Кавказе пользовались западно-европейские и азиатские клинки. Рукояти и ножны к ним делали кавказские умельцы, при этом отделка их отличалась изяществом и высоким мастерством. Чаще всего это было серебро с гравировкой, чернью и позолотой — наиболее популярный вид отделки оружия в XVIII – XIX веках. Чернью по серебру наносились оригинальные узоры, обычно стилизованные растительные орнаменты. По-кубачински они назывались «тутта» и «мархарай», в других местах иначе. Два эти узора были основными. «Мархарай» («заросль») –ассиметричный узор, в нем спирали и разводы, густо усаженные завитками, листочками и цветочками различной формы, разбегаются в разные стороны. Узор «тутта», т. е. «ветка», – симметричный. В основе его вертикально вытянутый стебель с отходящими симметрично в обе стороны завитками, листьями и цветами. Промежутки заполнялись мелким рисунком. Эту композицию мог выполнить только очень опытный мастер. Узор описываемой рукояти ятагана восходит к орнаменту «тутта».
Дальше необходимо было по возможности выяснить историю бытования ятагана. Естественным образом, в первую очередь мы попытались разыскать Н.А. Никифорова. К счастью, Николай Алексеевич был жив. В ответ на просьбу сообщить все, что касается описываемого предмета, Н.А. Никифоров (к тому времени уже 90-летний, ослепший и больной) написал: «Время стерло подробности получения полручки сабли, – как мне помнится, –серебряной с чернью, изготовленной кавказскими мастерами, возможно, Кубачи. Есть знатоки, которые могут сказать: кем и когда сделана сабля.
Через мои руки, перед глазами и перед памятью прошел не один десяток предметов истории. Едва припоминаю рассказ передававшего или передавшей, что клинок в первые годы революции был выброшен в колодец, а ручка поделена между сестрами, может быть, просто между родственниками. Кто и когда укрепил ее на мрамор? – вспомнить не могу ни при каких обстоятельствах… Возможно, у Михаила Юрьевича было несколько сабель; вспомните этот период, когда ковры настенные сплошь были увешаны холодным оружием. Это увлечение, возможно, не миновало и Лермонтова. Так что версия о том, что ручка от сабли и сабля, – вполне возможно, – принадлежали Лермонтову. Человек он был состоятельный и романтик».
Как видим, Н.А. Никифоров называл оружие, которому принадлежала рукоять, саблей. В лермонтовское время увлечение восточными предметами и в особенности оружием, поскольку военное дело, военная карьера были весьма престижными, действительно, являлось массовым. Описывая кабинет Печорина в Петербурге, М.Ю. Лермонтов в романе «Княгиня Лиговская» пишет: «На полу … разостлан был широкий…. ковер, разрисованный пестрыми арабесками, – другой персидский ковер висел на стене… и на нем развешаны были пистолеты, два турецкие ружья, черкесские шашки и кинжалы»
В повести «Кавказец» о русском офицере, едущем в действующую армию на Кавказ, Лермонтов пишет: «Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую плеть на ямщика. Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью».
Едущий на Кавказ «в действующий отряд по казенной надобности» офицер Печорин имеет при себе «шашку в серебряной оправе» и «дагестанский кинжал».
Сослуживец Лермонтова А.И. Цейдлер, командированный «в отдельный Кавказский корпус... для участия в военных действиях против горцев», сразу же по прибытии в Тамань купил у татарина «прекрасную шашку и кинжал».
Лермонтов служил на Кавказе, участвовал в кровопролитных сражениях. Более того, он командовал сотнею «летучих охотников, которые действовали как партизаны, а потому брили головы, одевались по-черкесски и презирали огнестрельное оружие». Говоря его же словами, «он понял вполне нравы и обычаи горцев».
Описывая себя в боевом черкесском наряде, его герой Печорин говорит: «И точно, что касается до этой благородной боевой одежды, я совершенный денди: ни одного галуна лишнего, оружие ценное в простой отделке».
Оружию воин придавал первейшее значение. «Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре», – сказано у Лермонтова в повести «Бэла» о Казбиче. Бывалый кавказец Максим Максимыч с презрением отзывается об осетинах: «Преглупый народ... ничего не умеют... и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь».
У лермонтовского «настоящего» кавказца, знающего во всех тонкостях быт горцев, «завелась шашка, настоящая гурда и кинжал – старый базалай».
Как известно, дагестанское оружие считалось на Кавказе лучшим и славилось далеко за пределами Кавказа – в России, Турции, Иране. Интересно, что все хранящееся в Пушкинском доме оружие, принадлежавшее Лермонтову, – дагестанской работы: шашка, кинжал, кавказский пояс. Причем, шашка была изготовлена на заказ, на лицевой стороне устья шашки той же чернью, что и растительный орнамент, выполнен герб рода Лермонтовых, а на внутренних срезах выгравировано: «Михаила Лермонтова» (материал дается по книге: Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского дома. АН СССР, М.-Л.).
Оружие, изготовленное на заказ, ценилось особенно дорого. М.Ю. Лермонтов знал широко известного Тифлисского мастера Геурга Эмарова. Об этом свидетельствуют его тексты: «... я снял с мертвого кинжал для доказательства... несем его к Геургу. Он говорит, что делал его русскому офицеру»; «В серебряных ножнах блистает мой кинжал, Геурга старого изделье». В числе прочего упоминает М.Ю. Лермонтов и турецкое оружие.
В русских войсках холодное восточно-азиатское оружие стало известно гораздо раньше, чем в западно-европейских странах. Турецкие сабли русские воины носили уже в XVI веке. В Оружейной палате хранится сабля Ф.М. Мстиславского, изготовленная «по турецкому образцу», и турецкого типа сабли, принадлежавшие К.3. Минину и Д.М. Пожарскому.
Распространению турецкого оружия способствовало могущество Османской империи, затем – многочисленные войны со странами Кавказа и Россией. Ятаганы были, как известно, главным оружием янычар («новое войско» в Турции было расформировано в 1826 году). М.Ю. Лермонтов вполне мог приобрести турецкий ятаган как редкий и интересный предмет.
Холодное восточное оружие XVIII и даже первой половины XIX столетия – большая редкость. Оно было в частом употреблении, изнашивалось, рукояти, отливаемые двумя составными частями, часто раскалывались на половинки. Сырья было мало, и вышедшее из строя старое оружие перековывалось на новое. Поэтому рукоять ятагана представляет собой историческую, художественную, музейную и коллекционную ценность как редкий предмет рубежа XVIII – XIX веков.
(Использована публикация о рукояти ятагана: В.П. Ульянова. Статья «Кавказское оружие М.Ю. Лермонтова» в сб.: «Тарханский вестник. Научный сборник». Вып. № 6. Государственный Лермонтовский музей-заповедник «Тарханы». 1996г.).
Завершилась работа по изучению и описанию подаренного В.А. Андрониковой предмета, и он занял своё место в экспозиции барского дома «М.Ю. Лермонтов и Тарханы в контексте эпохи». Но история новых находок, связанных с именем И.Л. Андроникова, на этом не закончилась.
В письме от февраля 1995 года Николай Алексеевич Никифоров писал: «Меня связывала большая дружба с Ираклием Луарсабовичем. Он много раз обещал мне приехать в Тамбов, «кружком означенный навсегда», но встреча с местами, связанными с казначейшей, не состоялась… занят, недосуг.
Большое впечатление на Ираклия Луарсабовича произвел мой подарок – книга моего земляка Алексея Николаевича Нарцова, о Мартынове, которому он доводился внуком. Книга была выполнена в подарочном варианте, а значит – уникальная, что подтверждает его подпись на его фотографии для меня. Я бережно храню его письма, фотографии и книги с автографами, – фото посылаю (копия).
С самыми добрыми пожеланиями.
Сердечно Н. Никифоров».
Письмо Н.А. Никифорова от октября 1995 года главному хранителю музея В.П. Ульяновой
О фотографии И.Л. Андроникова, присланной им Н.А. Никифорову, стоит рассказать подробнее. Это широко известная фотография Ираклия Луарсабовича, многие видели ее в заключительных кадрах документального фильма о лермонтоведе «Оглядываясь назад…». Фильм был показан в 1998 году к 80-летию со дня рождения И.Л. Андроникова по центральному телевидению.
Н.А. Никифоров получил точно такую же, но с любопытной, на первый взгляд, непонятной подписью на обратной стороне: «Глубокоуважаемый Николай Алексеевич, по Вашему требованию снялся и посылаю свой профиль и правую руку: готов дать ее на отсечение, если найдется среди лермонтоведов другой, владеющий книгой Нарцова. Нету на свете таких лермонтоведов! Вы понимаете теперь, почему я закрылся рукой? От смущенья. Ираклий Андроников. 1955 июнь».
Смысл подписи заключается в следующем. Однажды И.Л. Андроников выразил глубокое сожаление о том, что не сохранилось книги тамбовского ученого-краеведа XIX-го столетия А.Н. Нарцова, Председателя Тамбовской Архивной комиссии, действительного члена Русского генеалогического Общества, сотрудника Санкт-Петербургского Архивного института «Материалы для истории дворянских родов Мартыновых и Слепцовых, с их ветвями (с гербами, портретами и таблицами), изданные как XLVII выпуск «Известий Тамбовской ученой архивной комиссии» к тому I «Материалов для истории тамбовского, пензенского и саратовского дворянства» – ведь в ней должны быть сведения о М.Ю. Лермонтове. Узнав о заветном желании И.Л. Андроникова, Н.А. Никифоров подарил ему эту книгу, подписав её так: «Лучшему другу Лермонтова от земляка тамбовской казначейши». Андроников был несказанно удивлен, обрадован и в ответ послал Николаю Алексеевичу фотографию с автографом (об этом в октябре 1988 года писала газета «Тамбовская правда» № 1053).
Николай Алексеевич Никифоров – человек исключительный во многих отношениях. Он был знаком и находился в обширной переписке со многими известными выдающимися людьми Советского Союз и мира. Ему писали президент Финляндии, Любовь Орлова, Чарли Чаплин, Елена Образцова, Леонид Утёсов, Аркадий Райкин, Анастасия Вертинская, Лев Кассиль, Рокел Кент, Корней Чуковский, Мао-Цзедун, Лев Дуров, Константин Симонов, Василий Лановой, Алексей Баталов и многие-многие другие.
Никита Сергеевич Хрущёв звонил Николаю Алексеевичу после поездки в США: американцы рассказали ему о том, что есть в России такой интересный необыкновенный человек. Н.А. Никифорову передал свой архив Сергей Михалков; ему рисовал Эйзенштейн и писали практически все русские эмигранты. Причём, это были не отдельные случайные письма – это была постоянная, систематическая, просто невероятная переписка. Например, писем от Юрия Никулина с очень забавными рисунками – более ста!
Мне посчастливилось ещё раз соприкоснуться с этой незаурядной личностью, увидеть его удивительный по объёму и содержанию архив и узнать о нем самом много интересного. Случилось это так.
После смерти Н.А. Никифорова многие собранные им материалы перешли к его другу, ученику и единомышленнику Сергею Николаевичу Денисову. В настоящее время С.Н. Денисов с помощью друга историка Владимира Васильевича Бойкова передает материалы архива Н.А. Никифорова в РГАЛИ. Обнаружив среди них письмо Н.А. Никифорову из «Тархан», они сообщили о том, что у С.Н. Денисова имеются интересные для музея материалы, и я срочно выехала в Тамбов. В числе прочего Сергей Николаевич передал в «Тарханы» следующие документы из архива Н.А. Никифорова:
1. «Смета на ремонт дома «Лермонтова» (так в оригинале – В.У.) в с. Лермонтово Чембарского района на сумму 61688 руб.».
2. «Смета на ремонт часовни (исправлено «могилы») «Лермонтова» в селе Лермонтово Чембарского района Куйбышевского края на сумму Руб. 4555» – (так в оригинале – В.У.)
3. Телеграмма от 26 ноября 1935 года в Куйбышевский крайисполком из Комитета по охране памятников революции, искусства и культуры.
4. «Акт обследования дома Лермонтова в селе Лермонтово Чембарского района, Тамбовской области, 11-12 и 13 января 1938 г.» (так в оригинале – В.У.)
5. «Акт на осмотр склепа М.Ю. Лермонтова, произведенный 5-6/XII – 36 года».
Фотография И.Л. Андроникова с дарственной подписью Н.А. Никифорову